Пестелевский бульвар. Бульвар был назван именем Пестеля, одного из губернаторов Херсона, который среди прочих заслуг осушил болота и высадил там Волохинский сад из верб, а также облицевал набережную. Проехав Народный дом и банк, Лиля почувствовала, как забилось сердце. 2-я Мариинско-Александровская женская гимназия! Её альма-матер! Разве можно забыть годы, проведённые здесь? И строгую начальницу гимназии Шипову? Сюда Лилю привели маленькой девочкой, здесь, в этих стенах, она училась. Тетрадки, чернильницы, промокашки — это всё было с ней тут. А с каким обожанием они тогда смотрели на старшеклассниц! Как хотелось поскорее вырасти и стать похожими на них! А вот рядом и церковь святой Александры, куда они бегали ставить свечки за удачу на контрольных и на экзаменах. По другую сторону церкви — мореходные классы. Будущие моряки тоже ставили свечки в церкви. И как красиво потом тут венчались пары — недавние гимназистки и выпускники мореходных классов: невесты в белоснежных платьях и женихи в морской форме. Маленькие гимназистки гурьбой бегали посмотреть, как выходят замуж те, кого ещё недавно они видели в коридорах гимназии в скромной гимназической форме. Как они им завидовали и мечтали когда-нибудь вот так же стать невестами и прийти сюда в фате об руку с женихом-мореходцем!

От воспоминаний защемило сердце. Лиля поняла, что на сегодня прошлого хватит. Его надо впускать в своё сердце порциями. И она повернула к дому.

Лиля разбирала бумаги, решив лично проверить, как вели хозяйство в её отсутствие. В этой бухгалтерии её интересовали не столько доходы, сколько расходы.

— Лиза, поди сюда, — позвала она девушку, ведущую книгу расходов. — Это что за гейши по 20 копеек?

— Это пятифунтовый белый хлеб. Мы отовариваемся в пекарне Вайнштейна по Торговому переулку, там он так называется. А ещё там иногда берём бублики по 1 копейке. Их называют «бабские бублики».

— Странное название. А что это за мерзавчики по 11 копеек?

— Это маленькие бутылочки водки по 100 граммов. Макарыч пьёт. До того, как я сюда пришла работать, он штоф[2] за вечер выпивал. А теперь мерзавчик получит — и не более того.

— Кто такой Макарыч?

— Дворник, садовник, сторож, плотник, — Лиза хотела ещё добавить, что давно бы уволила Макарыча да без барской воли не смела.

— Сегодня уже поздно, ночь на дворе, а завтра дать ему расчёт. А ситец по 11 копеек за аршин для чего брали?

— Передники шили. И платья — летом жарко у плиты. И опять же занавески для кухни.

— Ладно, Лиза, не буду тебя далее проверять. Вижу, девушка ты честная, порядочная. Будешь и дальше вести хозяйство.

— Барыня, я вот хотела что спросить: нам молоко по домам носят, 4 копейки за кварту. Без вас мы брали раз в неделю по воскресеньям. Какие будут распоряжения, может, прикажете чаще брать?

— Думаю, три раза в неделю будет достаточно.

— Вот ещё про мясо хотела сказать: в еврейской лавочке оно по 13 копеек за фунт, а в русской — по 10 копеек за фунт. Лучше мясо в русской лавочке. Так что я там беру.

— Там и бери. А что тут про спички у тебя написано, не разберу?

— Спички Лапшина, упаковка 7 копеек, в упаковке 10 коробков. Я беру спичек сразу 10 упаковок.

— Хорошо, Лизонька, иди. Ты хорошая экономка. Я довольна тобой. Будешь и дальше так работать — получишь повышение жалованья.

Отправив прислугу спать, Лиля снова прошла в кабинет и вновь ощупала стенку, словно за сутки могло что-то измениться. Она простучала стену в нескольких местах, звук был везде одинаков, и пустоты не прослушивались. Она села в кожаное кресло и задумалась. «Стоит ли? Или не стоит?»

Лиля встрепенулась, услышав шаги за дверью. Дверь открылась, вошёл дворецкий.

— Что моя госпожа делает здесь в первом часу ночи? — с улыбкой спросил он.

Лиля не сразу ответила. Она раздумывала, нужно ли посвящать дворецкого в тайну, в существовании которой вовсе не была уверена. В общем-то она ему доверяла, их и не такие секреты связывали, но в данный момент Лиля и сама не знала, надо ли о чём-то говорить ему, пока она сама не убедится в том, что всё то, что и заставило её приехать в Херсон именно сейчас — не выдумка. А вдруг и выдумка? Было ли это на самом деле: маленькая девочка в длинной белой кружевной ночной рубашке вскакивает ночью от страшного сна, она плачет и хочет к родителям. И она открывает дверь своей комнаты и идёт туда, откуда был виден свет. Девочка шла на свет, а он горел в кабинете Мещерякова. В слезах она бросилась к тому, кого считала отцом, а он взял её на руки, гладил по белокурым волосам и успокаивал. Положив головку ему на плечо, она вздрагивала от судорожных рыданий. Но не только эта картина стояла у Лили перед глазами. В кабинете была открыта толстая металлическая дверь, которая вела в какой-то тёмный ход. Мещеряков на руках убаюкал девочку и унёс её в детскую кроватку. Что это было: сон или явь? Было это или не было? Двери той никогда Лиля больше не видела. И эта детская картинка никогда не возвращалась к ней, лишь недавно забытое воспоминание детства вдруг почему-то встало перед глазами. Но именно это обстоятельство — то, что никогда она об этом не вспоминала и оно совершенно непонятно почему и откуда пришло, — и настораживало её. Может быть, это буйство фантазии или какой-то забытый детский сон? И ради этого не стоит стены крушить?

А ведь Лиля ради того и приехала, чтобы найти потайную дверь. Даже если её нет. Надо убедиться в том, что она есть или же её нет. Перед дворецким неловко будет: разворотить стену и ничего не найти. Посчитает её умалишённой: что-то показалось, померещилось в бреду — и ради этого стену ломать… И тут даже не срабатывало прежнее: он — холоп, я — госпожа, мне ли смущаться перед слугой своим. Нет, ей по-женски не хотелось перед мужчиной упасть в грязь лицом. Но она всё равно прикажет ломать стену, даже если там ничего и нет. А если есть, то эту тайну никому нельзя доверить. Выходит, в любом случае надо говорить дворецкому о своих намерениях — кто же будет стену долбить, как не он?

И тогда она рассказала ему всё о том, как бежала, заплаканная, из своей спаленки по коридору на спасительный свет, как бросилась отцу на шею и как он, успокаивая её, одновременно пытался прикрыть металлическую